Целую и обнимаю

На дворе страшно, печально выло. А утро было тихим, солнечным, мягким и ничего необычного не обещало. Днем же чувствовалась близкая смена погоды. Так и получилось: в сумерках натянуло тяжелые тучи, задуло, загремело на чердаке. В близком овраге ветер рвал и трепал кустарник. «Ах, боже, боже…», — беззвучно шептала Татьяна Петровна, предчувствуя долгий тоскливый вечер. Опять будет одна. Опять на кровати будет спать Рыжик, здоровенный рыжий кот, неизменный спутник и собеседник Татьяны Петровны последние два года.

Татьяна Петровна долго стояла у окна, всматривалась в темный овраг. На столбе у дома ржаво скрипел фонарь, желтые пятна света метались по серому, неприятному на вид асфальту. Сегодня сидение на крыльце отменялось. Это было любимое занятие Татьяны Петровны. Поздним вечером со смены шли фабричные рабочие. Они шли в деревню за лесом. Там Татьяна Петровна долгое время была учительницей. Так что это шли, в основном, ее бывшие ученики.

Местные давно привыкли, а свежий человек сильно вздрагивал, когда откуда-то сверху раздавался высокий фальцет: «Здравствуйте!». Человек испуганно оборачивался и видел крючковатый нос в окружении глубоких морщин – натуральная Баба Яга. Картинку дополнял рыжий котяра. Издалека было видно, что это животное чрезвычайно нахальное. Так оно в принципе и было…

Татьяна Петровна вздохнула и отошла от окна. Примерно час она бродила по залу. Что-то искала, переставляла, копалась в ящиках старинного буфета. Кажется, ничего не нашла и села принимать лекарства. Это был ежедневный, привычный, до деталей отработанный ритуал: уже лет двадцать Татьяна Петровна болела астмой. Когда работала, каждый год ездила в санаторий, но болезнь не отпускала. То, что она инвалид, Татьяну Петровну не занимало. «Ну и что? – думала она. – Люди, вон, без ног, без рук, а тут какая-то астма…»

Первые приметы болезни проявились после войны, во время голода 46-го года. Хотя Татьяна Петровна всему виной считала концлагерь. Туда она попала вместе со старшей дочкой – кто-то донес, что муж, мол, служит в Красной Армии. До войны так и было, но в 37-м году его арестовали. Где он, жив ли, было неизвестно. Скорее всего в лагере Татьяна Петровна не выжила бы, люди умирали каждый день десятками. Но через два месяца их освободили. Теперь у Татьяны Петровны было три внучки, внук и даже один правнук. Да жила Татьяна Петровна одна, если не считать Рыжика и зятя.

Да и зять, можно сказать, бывший: два года назад дочка с мужем развелись, и она уехала с новым избранником на Север. Примерно в это же время выросли две внучки и поступили в институты, жили теперь в столице. При Татьяне Петровне, таким образом, оставался только Рыжик. Это был собеседник во всех отношениях выгодный, никогда не спорил и заранее был со всем согласен.

С зятем отношения сложились осторожно-дипломатичные: бабушка готовила ему еду, а он ее терпел. Общественное мнение переулка было на его стороне – зятя жалели и считали его подло обманутым. Часть этих чувств предназначалась и Татьяне Петровне, как также потерпевшей…

Нельзя сказать, что Татьяна Петровна не переживала. Просто привыкла прятать свои чувства в себе. Она была уверена, что переживать горе публично – это некрасиво. Даже с сестрами она была сдержанной. Когда беседа принимала опасное направление, она просто замолкала или переводила ее на второстепенные проблемы. Ее оставили в покое.

Впервые сестры почувствовали такие изменения в характере Татьяны Петровны, когда арестовали ее мужа. Она стала замкнутой, будто что-то в себе похоронила. С того времени она в анкетах про мужа не упоминала. Его как бы и не было. Даже фотокарточки сожгла, оставив только одну. Время было ненадежное, а на руках были две дочки. Их надо было вырастить.

Ее не однажды звали замуж – женщина она была завидная. Татьяна Петровна твердо отказывала. Она вычеркнула мужа из бумаг, но не из сердца. В церковь она ходить боялась, такое было время. Но грех, считала Татьяна Петровна, был. Его нужно было отмолить. Хотя бы и таким образом…

В прихожей стукнули двери – с работы пришел зять. Он загремел на кухне кастрюлями, напевая свою любимую «Цячэ вада ў ярок…». Скоро из-под двери потянуло табачным дымом. Потом они открылись, на пороге стоял зять, высокий, худощавый, мосластый.

— Ну, от, мати, — он до сих пор называл ее мать – деревенская привычка, — через неделю начинаем. Уже с хлопцами договорился…

И ушел. А у Татьяны Петровны сжалось сердце, не стало хватать воздуха. Начинать зять хотел раздел дома, как это было записано в решении суда. Ему казалось, что так он отомстит бывшей жене и подтвердит свое мужское достоинство. Он тяжело переживал развод, потому что за внешней грубостью была трепетная, нежная, чувствительная душа.

Правда, об этом догадывались немногие…

Татьяна Петровна ему ничего не ответила. Только вздохнула. Она теперь часто вздыхала. Или то было результатом астмы?

Рыжик мягко спрыгнул на пол, выжидательно посмотрел на хозяйку зелеными бандитскими глазами. Татьяна Петровна налила ему молока и вернулась в зал, села за круглый стол. Задумалась.

Другим ее любимым занятием было перебирать письма и открытки.

Младшая дочь жила в этом же городе. Раз в месяц она приезжала. Тяжело поднималась по каменным ступеням на крыльцо, сопя, как паровоз: вес ее давно перешагнул за центнер. Садилась на кровать – пружины трагично скрипели. Минут пять переводила дух молча. Наконец спрашивала: «Ну, как ты тут, мама?». И было не понять, то ли она только проснулась, то ли собирается спать. Это у нее называлось «проведать мать». На переулке к ней относились неприязненно.

А с другими велась переписка. Обе внучки бабушку любили, писали часто. Дочка, чувствуя вину, еще чаще. Писем и открыток накопилось много. Татьяна Петровна отвела для них отдельный ящик. Такими нудными вечерами, как сегодняшний, доставала переписку, садилась за стол. Перечитывала.

«Милая бабушка! От всей души поздравляю тебя с днем 8 марта! Долгих тебе лет жизни, здоровья и счастья. Сессию сдала хорошо. Послала тебе маленький подарок. Твоя внучка Ира. Целую и обнимаю».

«Дорогая моя бабулечка! Я тебя люблю и желаю всего того, что ты себе желаешь. С Новым годом, с новым счастьем, с новым снегом! Целую, бабулечка, и поздравляю! Твоя Настя».

«Добрый день, мама. Как твое здоровье? Как здоровье тетки Ольги и тетки Марии? Обязательно напиши. Я там положила твои лекарства: эфедрина – 4 шт., папаверина – 4 шт., валерьянки – 5 шт., носки (теплые, из овечьей шерсти) – 2 шт., чулки – 2 шт. Тут мне обещали достать (неразборчиво). У нас холодно, минус 25. Так все по-старому. Обязательно напиши. Нина».

Открытки были в разные годы, почти каждую Татьяна Петровна помнила – часто перечитывала. Не было недели, чтобы почтальон не принесла весть от кого-нибудь. В такие дни Татьяна Петровна чувствовала себя легко, даже о болезни забывала. Открытки она перечитывала по несколько раз, как бы ища тайный смысл в простых словах.

Бывало, дочка и внучки замолкали. Тогда почтальон пробегала мимо, пряча глаза. Жалея мягкую стыдливую женщину, Татьяна Петровна подробно расспрашивала ее о делах.

Но одиночество в такие дни чувствовалось особенно остро. Тогда Татьяна Петровна днями просиживала на крыльце. Кто-то, поздоровавшись, шел дальше. Кто-то останавливался, начинал обсуждать свою жизнь или чужую – со смаком, с деталями. Татьяна Петровна слушала, утешала и сочувствовала. Она стала деталью пейзажа и чувствовала себя в этой роли естественно.

А потом приходило очередное письмо или открытка. Татьяна Петровна на некоторое время исчезала со своего поста. Соседи, проходя мимо, испытывали некое неудобство. Им чего-то не хватало, хотя они думали, что день был суетный, трудный, а после ужина и сигареты все наладится. А на самом деле неудобство происходило оттого, что отсутствовала привычная картина – Баба Яга на крыльце, с добрыми глазами и мягким словом наготове, как раз таким, какое человек хотел услышать от кого-нибудь весь долгий день…

За столом, среди писем и открыток, и нашел зять Татьяну Петровну утром. Она лежала лицом в бумаги, а руки мертво обвисли к полу. Когда зять поднимал ее, почти невесомую, в глаза ему бросилась последняя фраза открытки: «… и крепкого сибирского здоровья. Целую и обнимаю». «Ну, от, и отмучилась», — подумал он и пошагал на работу — отпрашиваться. Надо было заказать гроб, отправить телеграммы. Да мало ли что еще. Смерть – дело хлопотное. Как, впрочем, и рождение. С Татьяной Петровной остались соседки и Рыжик, вдруг утерявший свое обычное нахальство…